Информационный ресурс 
доктора психологических наук
Петра Всеволодовича Яньшина

В контексте нашего предмета (скрытой диагностики содержания имплицитных структур опыта) особый интерес представляют структуры эмоциональной памяти, формы ее существования в нашей долговременной памяти. 

Сформулируем эту проблему еще конкретнее. Если мы «зондируем» нашу долговременную память с помощью подпороговых стимулов и ожидаем, что результаты должны отразиться в закономерных микромодуляциях руки, то какие механизмы и закономерности стоят «за» этим феноменом? Что же мы на самом деле зондируем? Какие психологические процессы опосредуют неосознаваемое восприятие? На чем основаны наши ожидания, что непроизвольная реакция руки на неосознаваемые стимулы будет связана с субъективной (эмоциональной) значимостью стимула и мотивацией? 

Под имплицитными структурами опыта (ИСО) далее будет пониматься содержание индивидуального опыта субъекта, актуально не представленное в его сознании, но могущее быть эксплицировано через рефлексию либо косвенным путем «от третьего лица» как проявляющиеся в иных психических процессах. Речь не идет исключительно о заблокированных сегментах памяти, не только (и не столько) о результатах процесса «вытеснения». Имплицитные структуры опыта – это, пользуясь иной терминологией, – все наполнение нашего интегрального Образа Мира, опосредствующее «изнутри» восприятие, интерпретацию, действия и иные процессы приобретения индивидуального опыта. В теории нейролингвистического программирования, обобщившего несколько психотерапевтических подходов, для этих образований существует название «референтные структуры»: «полная совокупность опыта, накопленного тем или иным индивидом в ходе жизненной истории» (Гриндер Д., Бэндлер Р., 1995, с. 282). 

Из всего необъятного содержания интегрального Образа мира субъекта нас особо интересуют содержания, которые традиционно обозначаются как эмоциональная память, и то, как эти содержания связаны с движением.

Термин «эмоциональная память» здесь – это до-экспериментальный концепт, выполняющий  функцию эвристики. Под эмоциональной памятью понимаются содержания субъективного опыта, объединенные в момент формирования общим эмоциональным состоянием. Память рассматривается как многомерная гетерархическая[1] структура, –  по аналогии с искусственно создаваемым базами знаний. Она допускает различные способы ссылок и маркировки «ячеек» содержания для извлечения их из «хранилища». Эмоции и чувства, психические состояния, таким образом, принимаются в качестве самостоятельных признаков категоризации содержания опыта, действующего наряду с другими формами организации содержания памяти.[2]  Эмоции, в свою очередь, тесно связаны с мотивами, потребностями и ценностями субъекта. 

Со времени создания Й. Брейером и З. Фрейдом теории катартического метода, эмоциональная память занимает почетное место в различных психотерапевтических направлениях. Так, Вирджиния Сэйтер, известный семейный психотерапевт второй половины ХХ, подчеркивала, что  «чувства пациента представляют собой необходимый компонент любой референтной структуры, являясь необходимым компонентом человеческого опыта» (Гриндер Д., Бэндлер Р., 1995, с. 283). Но каковы закономерности и как «устроена» эмоциональная память? В какой форме сохраняются наши эмоции до тех пор, пока мы о них не вспоминаем? Как минимум, само существование эмоциональной памяти предполагает существование неосознаваемых эмоций. 

Еще в начале 90-х годов прошлого века Кильстром (Kihlstrom J.F., et al., 2000) предложил   ввести   термин   «эмоциональное бессознательное» и термин «имплицитные» и «эксплицитные» эмоции для неосознанных и осознаваемых эмоциональных реакций. Но, как и термин «неосознаваемое восприятие», термин «эмоциональное бессознательное» может содержать в себе противоречие. Это противоречие возникает в рамках традиции, берущей начало в психологии сознания, и связывающей психические процессы с необходимостью их осознавания. С традиционной точки зрения на происхождение и функции эмоций, последние играют роль сигнализации сознанию о соответствии ситуационных переменных внутренним мотивационным диспозициям. Это «особый класс психических процессов и состояний, связанных с инстинктами, потребностями и мотивами, отражающих в форме непосредственного переживания значимость действующих на индивида явлений и ситуаций для осуществления его жизнедеятельности» (Психологический словарь, с. 427). «Неосознаваемая эмоция» может звучать абсурдно и с точки зрения здравого смысла. 

С одной стороны, согласно весьма представительной психологической традиции (И.Ф. Гербарт, Л.М. Веккер, А.Н. Леонтьев и мн. др.) к эмоциональным феноменам следует относить явно осознаваемые психологические состояния. Так, И.Ф. Гербарт дал следующее интеллектуалистическое определение эмоции: чувства соответствуют связи, которая устанавливается между представлениями; эмоция – это психологическое нарушение, вызываемое рассогласованием (конфликтом) между представлениями (Фресс П., Пиаже Ж., 1975). Физиологические изменения здесь рассматриваются именно как органические, а не психологические компоненты некоего целостного процесса или состояния, при этом – как последствия психологического события. Уильям Джеймс «перевернул» последнее утверждение, сделав психическое состояние следствием физиологической либо поведенческой реакции: эмоция есть результат осознания органических изменений. «Я расстроен, потому, что у меня текут слезы». Как и у И.Ф. Гербарта, мы имеем здесь представление об эмоции, как о двойственном феномене, объединяющем психический и физический (физиологический) компонент. Но только при осознании мы можем говорить о ней, как об эмоции. Уильям Джемс был уверен, что органические проявления специфичны для разных эмоций, и подчеркивал, что «органические реакции являются непосредственным результатом восприятия ситуации, а не эпифеноменом или следствием состояния духа» (Фресс П., Пиаже Ж., 1975, с. 116).  Согласно известной концепции А.Н. Леонтьева (1975, 2004) эмоция выполняет функцию репрезентации личностного смысла в сознании субъекта, сигнализируя о (неосознаваемом актуально) соотношении между смыслообразующим мотивом и целью (результатом) действия, из чего снова следует, что «неосознаваемые эмоции» - это оксюморон. Его внук, Д.А. Леонтьев, продолжающий эту традицию, также настаивает на том, что «понятие "эмоция" при его корректном употреблении относится лишь к субъективным переживаниям» (Леонтьев Д.А., 1999, с. 161). Итак, если мы введем в определение эмоции обязательное требование ее осознания (например, – в форме «сигнальной функции» эмоции), то говорить об имплицитных эмоциях неправомерно. 

Согласно другой, не менее представительной традиции (У. Джеймс, Ч. Дарвин, П. Жане, П. Фресс и мн.др.), эмоция – это реакция целостного субъекта, включая и организм. В своем крайнем, физиологическом, варианте эта точка зрения выражена в активационных теориях (У. Кэннон, Ф. Бард, Дж. Моруцци, Г. Мэгун, Д. Хебб), рассматривающих эмоцию лишь как одно из крайних (интенсивных) значений континуума активации организма для выполнения действия (Фресс П., Пиаже Ж., 1975). Согласно этому взгляду, эмоция возникает сначала как физиологическая функциональная преднастройка к действию либо реакции, и, лишь достигнув некоего «энергетического уровня», становится доступна осознанию. Здесь выясняется одна неприятная деталь: У. Джеймс ошибался, и физиологические компоненты эмоциональных реакций отличаются друг от друга только количественно, а не качественно, так что до тех пор, пока эмоция не будет осознана как таковая (например, как результат сознательной оценки ситуации), ее нельзя качественно идентифицировать по физиологическому компоненту. «Основываясь только на показателях активации, невозможно обнаружить собственно эмоцию, поскольку она определяется лишь отношением к ситуации» (Там же, с. 151). Это существенно ограничивает информативность классических лай-детекторов, основанных на физиологических показателях. 

Возникает тупиковая ситуация: если специфичность эмоционального состояния жестко увязывается с фактом его осознания, эмоция становится эпифеноменом, привнесенным осознаванием физиологического возбуждения. При искусственном экспериментальном создании эмоционального напряжения при помощи инъекции психотропного препарата так и должно происходить. Но это не означает, что все именно так происходит в реальной ситуации. Непонятно, откуда же в повседневной жизни появляется неосознаваемое физиологическое состояние (возбуждение), предшествующее осознанной оценке ситуативного контекста? Значит эмоция (оценка ситуации) должна возникнуть до физиологической реакции, а не вызывается интенсивностью последней. Напрашивается вывод: эмоциональная оценка ситуации, предшествующая физиологической реакции, может происходить неосознанно.  

В подтверждение правомерности понятия «имплицитная эмоция» Дж. Кильстром ссылается на факты гипнотического внушения, пограничной психопатологии и теорию П. Лэнга (Lang, P. J., 1973). Ярким примером диссоциации между осознаваемым и физиологическим состоянием является алекситимия: неспособность дать ясный отчет о характере переживаемых эмоций. Это проявляется в обедненном эмоциональном словаре таких пациентов, не умеющих переводить свои переживания и переживания других людей на обычный разговорный язык. Фактически, это и есть дефицит эксплицитных эмоций. Но при этом физиологические корреляты эмоциональных состояний остаются интактными, что означает, что что-то должно было «запустить» эти физиологические реакции. Это могут быть ситуативные признаки, получившие бессознательную эмоциональную оценку. Например, в ситуации, вызывающей у обычного человека страх, эти люди, не отдавая себе в этом отчета, испытывают сердцебиение, учащенное дыхание и т.п. Т.е. «внутренняя инъекция» адреналина является следствием восприятия и оценки ситуации, а не наоборот. Не удивительно, что алекситимики составляют группу риска сердечнососудистых заболеваний (инфаркты). 

Подводя итог в вопросе об имплицитных эмоциях, Дж. Кильстром говорит: «Десинхронизации, подавление, алекситимия, гипнотическая анальгезия и скрытые установки представляют собой случаи, в которых личность субъективно не осознает эмоциональное состояние, которое, тем не менее, влияет на поведенческий и физиологический результат. В виду этих феноменов, мы предполагаем формальное различение между двумя выражениями эмоций, эксплицитным и имплицитным. Параллельно с употреблением этих терминов в сфере когнитивного бессознательного, эксплицитные эмоции соотносятся с осознанием личностью своих эмоций, чувств или настроения; имплицитные эмоции, по контрасту, соотносятся с изменениями в чьем-либо опыте, мыслях или действиях, которые атрибутируемы к эмоциональному состоянию, независимо от ее или его осознавания этого состояния. В терминах измерения, эксплицитные эмоции требуют осознавания и отчета испытуемого о его или ее эмоциональном состоянии; имплицитные эмоции этого не требуют» (Kihlstrom J.F., et al., 2000, с. 59). Важно в этом подходе то, что неосознаваемые эмоции рассматриваются не как физиологические состояния, а как психические феномены. Но это возвращает нас к указанному противоречию: неосознаваемые эмоции! 

К сожалению, корректность выводов Дж. Кильстрома относительно существования имплицитной памяти, восприятия, научения и мышления, относительно имплицитных эмоций дает сбой: в последнем случае в них обнаруживается опора на аналогию. «Если имеет смысл говорить, что когнитивные состояния восприятия, памяти и мышлении могут быть бессознательны, или имплицитны, имеет смысл задаться вопросом, могут ли эмоциональные состояния также быть бессознательны, или имплицитны» (Там же, с. 42). Но не мышление по аналогии определяет логику научного вывода. 

В отношении имплицитных эмоций ключевой вопрос состоит в следующем: обладают ли имплицитные эмоции тем же качественным своеобразием, что и эксплицитные? В противном случае они ни чем не отличаются от физиологических реакций, и, говоря о них, мы нарушаем известный принцип «бритвы Оккама». Обладают ли имплицитные эмоции, например, валентностью (положительные – отрицательные, удовольствие – неудовольствие, и т.п.)? Проецируя этот вопрос в план традиционной экспериментатики, его можно переформулировать так: «Возможен ли оценочный процесс, протекающий вне зоны осознавания испытуемого, запускающий соответствующие физиологические и психические процессы?» Замечу, что последний вопрос был сформулирован в духе функциональной (по Е.Ю. Артемьева), или субъектной (А.Г. Шмелеву) парадигмы изучения структуры психической деятельности, в которой психическая функция спроецирована на временную ось как процесс. 

Любопытно, что к процессу и структурному элементу сознания традиционно применяются разные термины. Например, как это будет видно далее, неосознаваемые структурные элементы опыта, связанные с мотивами и потребностями, в психоанализе часто обозначаются понятием «аффект», а процессуальные, связанные с осознанием, –  как «эмоции». Аналогично, к подобным устойчивым структурам опыта в отечественной традиции часто применяется понятие «смысл», «смысловая установка», «смысловая диспозиция», а к процессуальным – «эмоция», «чувство». 

В структурной парадигме предыдущий вопрос должен быть переформулирован так: «Присутствуют ли в хранящихся в долговременной памяти структурных элементах субъективного опыта устойчивые «эмоциональные метки», закономерно сопряженные с физиологическим состоянием и иными психическими процессами?». Дилемма имплицитных эмоций Дж. Кильстрома тогда должна быть переформулирована: «Существует ли устойчивый психический (не физиологический) имплицитный структурный элемент опыта, закономерно «разворачивающийся» в сознании в форме определенного эмоционального процесса?». [3]


[1]Гетерархия — система, образованная пересекающимися, разнообразными и одновременно сосуществующими структурами управления, каждый элемент которой при определенных условиях может служить ее центром (вершиной иерархии).
[2] К аналогичному предположению приходит и отечественный психофизиолог Э.А. Костандов: «Центральная нервная система человека при определенных условиях в состоянии осуществить семантическое дифференцирование на неосознаваемом уровне, т.е. различать слова, которые не осознаются. Это происходит на основе эмоциональной памяти – без оживления в сознании словесных стимулов – в случаях, когда повышен порог осознания эмоциональных слов» (Костандов Э.А.,  2004, с. 45).
[3] Как у В. Высоцкого: «Что остается от сказки потом, после того, как ее рассказали?». 

К системе эмпирических доказательств участия эмоций в неосознаваемых когнитивных процессах мы вновь вернемся в Главах 2 и 3. Сейчас обратимся к истории вопроса и к до-экспериментальным теоретическим построениям. В течение более 100 лет в психодинамическом направлении психотерапии были накоплены и обобщены факты, свидетельствующие об имплицитной форме существования эмоций, способных сохраняться неограниченно долго в неосознаваемых структурах индивидуального опыта.[1] 

Теоретические предпосылки для рассмотрения аффекта как неосознаваемого были заложены в работе Й. Брёйера и З.Фрейда «Исследование истерии» (1885). Источником истерического симптома в ней выступает травматическое событие. Утверждалось, что «зажатые» аффекты, не нашедшие пути к разрядке, могут оказывать патогенное воздействие. Излечение достигается высвобождением «отклонившегося от своего пути» аффекта и его разрядкой (отреагированием) (Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б., 1996). Позже Фрейд сделал вывод о том, что аффект не имеет необходимой связи с представлением, и они могут отделяться друг от друга. «Вытесненное бессознательное представление остается в системе Бсз как вполне реальное образование, тогда как на месте бессознательного аффекта мы видим лишь незавершившуюся возможность» (Там же, с. 66. Курсив мой – П.Я.). В другом современном словаре психоаналитических терминов дается следующее определение понятия «аффект»: «Комплексные психофизиологические состояния, включающие субъективные переживания, а также когнитивные и физиологические компоненты. <…> Чувства – это основные, субъективно переживаемые состояния, которые могут быть блокированы от сознания; эмоции суть внешне наблюдаемые проявления чувств; понятие аффекта относится ко всем связанным с этим феноменам, многие из которых бессознательны» (Психоаналитические термины и понятия, 2000, с. 37. Курсив мой – П.Я.). Несколько иначе, нежели у Фрейда, теперь трактуется и взаимосвязь аффектов с представлениями: «Когнитивные компоненты аффектов включают идеи и фантазии, сопровождающие возникновение любого аффективного состояния. Будучи специфическими для каждого индивида, такие идеи и фантазии концентрируются вокруг тем, имеющих непосредственное отношение к мотивационной стороне аффективного состояния. Тревога, например, активируется при восприятии угрозы, а сопровождающие ее когниции организуются вокруг этой темы, хотя специфическое их содержание зависит от переживаний и фантазий индивида в ситуациях восприятия опасности, начиная с детства» (Там же). Таким образом, представления составляют не нечто внешнее (как считал З.Фрейд), а рассматриваются теперь как компоненты аффективного состояния. Вместе с тем, сам аффективный компонент часто являются неосознаваемыми. 

Не исключено, что введение в структуру аффективного состояния представлений и идей ускорилось благодаря ранним экспериментальным исследованиям К.Г. Юнга. Именно ему принадлежит честь создания первой теоретической модели единицы анализа имплицитных структур опыта. Приведенные выше формулировки по существу совпадают с определением аффективного автономного комплекса, сформулированного К.Г. Юнгом: «Комплексы – это констелляции психических элементов (идей, мнений, отношений и убеждений) объединяющихся вокруг какого-то тематического ядра и ассоциирующихся с определенными чувствами» (Гроф С., 1993). Сам З. Фрейд, прибегая к понятию «комплекс», неоднократно ссылается еще в «Психопатологии обыденной жизни» (1902) на «Цюрихскую школу» К.Г.Юнга. Термин «комплекс» принят и в современном психоанализе: «Организованная совокупность аффективно нагруженных представлений и воспоминаний, частично или полностью бессознательных. Комплекс[2] строится на основе межличностных отношений детской истории: он способен оказывать упорядочивающее воздействие на все уровни психики – эмоции, установки, приспособительное поведение» (Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б., 1996, с. 194. Курсив мой – П.Я.); «Группа взаимосвязанных сознательных и бессознательных идей и чувств, которые оказывают динамическое влияние на поведение» (Райкрофт Ч., 1995, с. 75).  Эмоциональные состояния связаны с представлениями не только биологически, но онтогенетически, как это и предполагалось К.Юнгом: «С точки зрения развития, аффекты возникают на основе генетически обусловленных паттернов реакций. Считается, что девять таких паттернов (удивление, интерес, радость, дистресс, злость, страх, стыд, презрение и отвращение) универсальны, очевидны и легко идентифицируются на первом году жизни, хотя такое утверждение и небесспорно. Первичная биологическая реакция вскоре становится связанной со следами памяти, благодаря чему знакомые перцептивные паттерны мобилизуют соответствующую аффективную реакцию, которая предвосхищает то, что ожидает ребенок на основе ассоциаций. Поскольку эти ассоциации нередко включают в себя либидинозные и агрессивные объекты и переживаются как нечто относящееся к самому человеку, как правило, аффекты тесно связаны с репрезентантами себя и объектов, а также фантазиями, вызванными влечениями. <…> Однако в настоящее время аффекты рассматриваются как структуры Я, которые могут быть совершенно не связанными с влечениями и конфликтами» (Психоаналитические термины и понятия, 2000, с. 38). «Считается, что аффекты прикрепляются к идеям, а не наоборот. Различие понятий «аффект» и «эмоция» в том, что аффект рассматривается так неразрывно связанный с идеями,[3] а эмоция – как самоценное, независимое переживание» (Райкрофт Ч., 1995, с. 11). 

Итак, согласно представлениям, сформировавшимся в психодинамическом направлении психотерапии, аффект (как обобщающее название для эмоциональных состояний) может находиться в неосознаваемом состоянии. Он тесно связан с мотивами и образует устойчивые связи со следами памяти, с когнитивными образованиями (образами, представлениями, «темами») и физиологическими состояниями. Эти связи, как и сами аффективно-когнитивные комплексы, накапливаются на основе межличностных отношений с рождения и до смерти, и относятся к «структурам Я». Неосознаваемый «аффект» устойчиво связан с определенным представлением как «незавершившаяся возможность» (соответствующего психического состояния) и актуализируется при восприятии знакомых (относящихся к этим комплексам) когнитивных паттернов, проявляясь в эмоциональном состоянии. Актуализирующийся аффект также оказывает влияние на поведение (предположительно, приводят к предвосхищающему поведению). 

Остановимся на способе разведения понятий «аффект» и «эмоция» в психоанализе. Оно проводится не по привычному для академической психологии признаку интенсивности («аффект» = крайне возбужденное состояние, острое душевное волнение), а по признаку обобщенности: «аффект» = родовое понятие для всего комплекса объединенных с чувствами феноменов, а «эмоция» = актуально осознаваемое состояние. Вывод: неосознаваемый аффект в психоанализе играет роль той «эмоциональной метки», о которой говорилось выше, объединяющей представления памяти и способной развернуться при осознании в переживание эмоции. Это психоаналитическое понятие, таким образом, объединяет в себе как структурные, так и процессуальные качества сознания. «Аффект» сохраняется как компонент опыта (структурный элемент), но способен развернуться в осознаваемый процесс переживания (осознаваемую эмоция) и модификации поведения. Такая двойственность является не столько исключительным качеством именно аффекта, сколько способом рассмотрения этого психического феномена сразу с обеих парадигмальных позиций: как содержание (структура) и как процесс. Напомню, что, согласно А.Г. Шмелеву (и я полностью разделяю этот тезис), значение может быть рассмотрено и как элемент категориальной структуры, и как свернутая операция, и, согласно В.П. Зинченко, все феномены психической жизни индивида правомерно относить к числу функциональных органов. Это позволяетотнести (аффективные) имплицитные структуры опыта (ИСО) к некоему классу функциональных психических органов нашего психического организма, запускающих предвосхищающее поведение на основе прошлого опыта (ретро-смыслов). 

В отечественной психологической традиции подобного рода аффективно-когнитивные образования обозначаются различными, но часто взаимосвязанными по своей концептуальной структуре, понятиями. Это: «аффективный комплекс» (Лурия А.Р., 1934, 2002), «семантические поля» (О.С. Виноградова, А.Р. Лурия), «отношение», «личностный смысл» (Леонтьев А.Н., 1975, 2004), «смысловая установка» (Асмолов А.Г., 1976), «коннотативные значения», «структуры индивидуальных значений» (Петренко В.Ф., 1983, 1997); «значение как тройственный морфизм», «реальные системы значений» (Шмелев А.Г., 1983), «субъективные семантики» (Артемьева Е.Ю., 1999), «функциональные структуры», «смысловая организация сознания» (Прохоров А.О., 2004), «смысловые диспозиции» (Леонтьев Д.А., 1999), «акцентный локус латентной информации», «семантическая память» (Смирнов И.В. и соавт., 1996; Смирнов И.В., 2003). 

В образе и представлении предметные и эмоциональные компоненты всегда тесно связаны, поэтому представлять долговременную память как семантическую структуру, изолированную от аффективных структур, можно только прибегнув к абстрагированию. В таком случае естественно возникает вопрос: не является ли любое содержание нашего сознания своего рода аффективным комплексом? Так, по результатам психосемантических исследований психических состояний А.О. Прохоров делает вывод, что «…семантические пространства психических состояний включают в себя "накопленные" следы переживаний, осуществленных ранее ("прошедших") деятельностей, поведения, физиологических реакций и др. Это следы "сцепления" семантических пространств с предметами, ситуациями и обстоятельствами жизнедеятельности субъекта. Каждая составляющая, входящая в семантическое пространство, может являться своего рода "ключом" к актуализации психического состояния: закрепившаяся (сцепленная) за определенным оперантом[4] система психологических, физиологических, поведенческих и др. характеристик "развертывается" при актуализации того или иного психического состояния» (Прохоров А.О., 2004, с. 12). Семантические пространства состояний представляют осознаваемые комплексы «пусковых элементов».[5] При этом большая часть признаков психического состояния не осознается субъектом в повседневной жизнедеятельности.  В цитируемом тексте А.О. Прохорова присутствует все та же идея актуально неосознаваемой субъектом связи психических состояний (в том числе эмоций) со следами памяти (репрезентантами себя и объектов), и их закономерной мобилизации при встрече со «знакомыми перцептивными паттернами». В данном случае это выражено в форме связи («сцепления») «накопленных следов переживаний» с «предметами, ситуациями и обстоятельствами», которые становятся «ключами» для актуализации этих психических состояний. Актуализация психического состояния сопровождается не только психологическими, но и физиологическими и поведенческими («и др.») проявлениями. 

Таким образом, несмотря на различие в способах операционализации (психотерапевтический процесс в первом случае, и семантическое шкалирование и построение семантических пространств – во втором) налицо явное сходство в структуре и «поведении» структурных элементов, образующих имплицитный структуры опыта. 

Далее мы остановимся на концепциях, которые углубляют наше представление о различных аспектах имплицитных структур опыта, чтобы в итоге придти к парадигмальной модели единицы анализа ИСО.


[1] Напомню, что в психоанализе З. Фрейда под неосознаваемым аффектом всегда понимается психический, а не физиологический феномен.
[2] Здесь речь идет об Эдиповом комплексе.
[3]  В отечественной психологии – тезис о «единстве интеллекта и аффекта» у Л.С Выготского позже был развит в концепцию «смысла» и «личностного смысла» в школе А.Н. Леонтьева.
[4] по всей вероятности, - названием психического состояния (чувством, эмоцией и т.п.) - Примечание автора.
[5] Это, как представляется, аналогично утверждению А.Г.Шмелева (1983) о том, что «в категорию входят функционально эквивалентные стимулы – вызывающие одну и ту же или сходную реакцию, а не просто физически сходные стимулы» (с. 19); «"Категория" – это определенный класс прообразов определенной реакции» (с. 14).      

Единица анализа ИСО – это структурная единица индивидуального опыта как целого, обладающая всеми существенными характеристиками этого целого. Это до-экспериментальная абстракция, необходимая для выдвижения экспериментальных гипотез и интерпретации результатов. 

     Подходы к моделирования единиц анализа имплицитных структур опыта

Имплицитные структуры опыта неоднократно были объектом изучения, хотя и выступали в различных формах в разных авторских концепциях (см. выше по тексту). Представляется, что первая попытка моделирования единицы анализа ИСО принадлежала К.Г. Юнгу, но и другие концепции, будучи очень, подчас, далеки от проблем глубинной психологии, по-прежнему включают аффективный компонент как неотъемлемый его «ингредиент». 

Ссылаясь на работы О.С. Виноградовой, Е.Н. Соколова, А.Р. Лурия, Л.А.  Шварц в области психофизиологии по искусственному модулированию семантической памяти путем присвоения фиксированной  значимости какому-либо слову, и на собственные многочисленные эксперименты по подпороговой стимуляции, И.В. Смирнов с соавторами сформулировали операциональное понятие «акцентного локуса латентной информации (АЛЛИ)». Это «операциональный термин для обозначения тех совокупностей психосемантических элементов, которые объединяются в единую матрицу и по совокупности реакций на свои вербальные эквиваленты статистически отличаются от всех прочих совокупностей» (Смирнов И.В. и соавт., 1996, с. 136). АЛЛИ является структурным компонентом семантической памяти субъекта, будучи частично либо полностью не осознаваем, но «индивидуально значимая неосознаваемая информация, особенно сфокусированная в виде АЛЛИ, может быть убедительно верифицирована с помощью тривиальных методов, например, путем интервьюирования субъекта на фоне диссолюции его сознания, вызванной инфузией микродоз кеталара» (Там же, с. 224). В сущности же, согласно приводимым описаниям и способу выявления, АЛЛИ почти полностью (за исключением отсутствия апелляции к архетипам) соответствует представлениям К.Г. Юнга об аффективных автономных комплексах. 

И.В. Смирнов с соавторами так обобщили результаты известных на то время психофизиологические исследований, раскрывающую семантическую составляющую АЛЛИ:
  «- независимо описанные многими авторами вербальные условные реакции в качестве сигнала (стимула) имеют не только само слово (омоним), но и его синонимы или иноязычные аналоги;[1]
  - этим условным реакциям свойственно явление генерализации: они развиваются не только при действии того слова, на которое выработаны, но и при действии других слов, которые по смыслу  близки к основному (ключевому, сигнальному, ядерному) или как-то с ним ассоциируются;[2]
  - при изменении уровня бодрствования здорового человека или при наличии психических нарушений вместо семантической генерализации наблюдается физическая генерализация: возникают условные реакции на слова, близкие по написанию или звучанию в зависимости от способа предъявления), но не по смыслу. В этом случае не происходит семантической дифференциации стимулов при сохранности физической. При дальнейшей диссолюции сознания, как известно, исчезает и физическая дифференциация, а затем любые реакции на сенсорные стимулы угасают» (Смирнов И.В. и соавт., 1996, с. 135). 

Связь АЛЛИ с эмоциональными состояниями приводит авторов к тому же сакраментальному вопросу. «Семантическая память функционирует и независимо от сознания. А раз нет сознания, то уместно ли говорить об эмоциях? <…> В соответствии с нашими  концептуальными моделями, можно описать эмоцию как доступный пользователю (сознанию) дискрет состояния, эквивалентный ключевым элементам конкретной психосемантической матрицы. <…> [В случае их осознания – П.Я.] эмоции являются сигналами приоритетов отдельных поведенческих программ. Вне сознания, понятие «эмоция» эфемерно. С операциональной точки зрения удобнее пользоваться представлением о дискрете состояния как о совокупности мгновенных значений основных жизненных функций, в сочетании с которыми семантической памятью была воспринята информация. <…> Предъявив семантические элементы, эквивалентные сформированной на данном дискрете состояния психосемантической матрице, мы можем актуализировать и состояние. В  этом случае при наличии сознания возникает эмоция. Точность воспроизведения всей данной матрицы будет определяться в обоих случаях количеством используемых элементов ее кода» (Там же, с. 160-161. Курсив мой – П.Я.). 

Как видим, здесь эмоция связана с процессом осознания, а психоаналитический обобщающий термин «аффект» заменяется на «дискрет состояния» как «совокупность мгновенных состояний основных жизненных функций», т.е. некий психофизиологический гештальт с акцентом на состояние организма. Эмоции тогда – лишь один из компонентов этого гештальта (дискрета состояния), ситуативно эквивалентный всем остальным компонентам, включенным в этот гештальт. Функция эмоции в том, что она осознается и опосредует процесс социального взаимодействия и рефлексии. Роль «эмоциональной метки» в имплицитных структурах опыта здесь выполняет описанный авторами гештальт (дискрет состояния), предъявление любого элемента которого может вызвать его в целом. Со стороны семантической составляющей мы видим его связь со структурой языковых значений, а не только с отдельными формально-ассоциированными словами и представлениями. Снова перед нами структурный (стационарный) элемент опыта, содержащий потенциальный процесс (развертку в гештальное состояние, протекающее во времени). 

Но ведь формирование имплицитных структур опыта происходит не в случайном и хаотичном столкновении с реальностью. «Такое интегративное образование как субъективное представление мира (Образ мира) не образуется из ничего в каждом психическом акте, а несет в себе следы всей предыстории психической жизни субъекта…» (Артемьева, 1999, с. 17). Специфической формой взаимодействия человека с миром является его деятельность. Отсюда абсолютно верно звучит тезис Е.Ю. Артемьевой о том, что «элементы семантического слоя субъективного опыта понимаются нами как следы деятельностей, зафиксированные в отношении к предметам, объектам манипуляции и условиям этих деятельностей» (Там же, с.23. Курсив мой – П.Я.). Эти элементы субъективного опыта Е.Ю. Артемьева обозначила понятием «субъективные семантики». Согласно ее концепции, смыслом (объекта, явления, ситуации) называется след взаимодействия с ними, зафиксированный в виде отношения к ним. Эти отношения (субъективные семантики) имеют не столько перцептивную, сколько эмоциональную природу: «предметами в субъектно-объектных отношениях являются не вещи, не объекты, ситуации, явления, а свернутые следы взаимодействия с ними, некоторое состояние… Семантические оценки[3] на уровне глубинной семантики суть оценки эмоций, возникших в процессе контактов с объектом в личном опыте испытуемого, или оценки тех же эмоций, присвоенные при освоении общественного опыта» (Там же, с. 136, 156). «…Единой замещающей реальностью для стимулов любой природы является реальность следов пережитых в деятельности эмоциональных состояний» (Там же, с. 206).  Думаю, что последнюю фразу можно интерпретировать аналогично другому высказыванию:  «Аффект[4] выступает оператором перехода от предметно-денотативных к аффективно-коннотативным формам отражения» (Петернко В.Ф., 1983, с. 129) – как своеобразное «аффективное обобщение», вплетенное в процесс категоризации опыта. Это возвращает нас к теме эмоциональной памяти.  «Аффект» (в широком смысле слова), следовательно, является не исключительной прерогативой автономных аффективных комплексов, а главным связующим «раствором» имплицитных структур опыта вообще.  Но это, все же, не аффект в его буквальном понимании. Это не «стихия», не энергия, не нечто, способное вести себя подобно жидкости, как к нему относились в конце XIX - начале ХХ века. Ближе всего он к термину «аффективная окраска образа», «эмоциональное отношение», «коннотативное значение». 

Под коннотативнымзначением, вслед за Чарльзом Осгудом (Osgood  Ch.E.), понимают «...те состояния, которые следуют за восприятием слова-раздражителя и необходимо предшествуют осмысленным операциям с символами. …Если несколько стимулов, физически совершенно различных, вызывают у субъекта ассоциации, обусловливающие вполне определенное его поведение, мы говорим, что эти стимулы обладают одним и тем же значением» (Osgood  Ch.E., et al., 1957). Эти значения проявляются в форме «аффективно-чувственных тонов» (Osgood, Ch.E., 1969). Итак, в коннотативных значениях выражаются закономерные эмоциональные «обертоны», сопутствующие работе нашего восприятия. В совокупности эти обертоны складываются в эмоциональное отношение к воспринимаемому предмету, причем, зачастую, совершенно для нас неосознанно. Думаю, не будет большой натяжки понимать коннотативные значения как проявление эмоционально-оценочной составляющей субъективных семантик, или «эмоциональных меток» в ИСО. Неоднократно подтвержденный факт закономерной проекции любого воспринимаемого объекта в так называемое «коннотативное пространство» эмоциональных реакций – лучшее доказательство построения нашего сознания (и памяти), в числе прочих, на основании эмоциональной значимости объекта. 

При использовании в экспериментах по субъективному шкалированию большого количества биполярных признаков, большого списка разнородных объектов, оцениваемых большой выборкой испытуемых, обычно «на выходе» получаются так называемые «осгудовские» оси семантического пространства «Оценка», «Сила», «Активность». Фундаментальность этой тройки доказана не только их независимостью от национальности, культуры и языка респондентов. Параллели этой тройственной структуры обнаруживаются в древних индийских текстах Сангхьи (см.: Яньшин, 1997, 2006). Но при использовании небольшого списка оцениваемых объектов, особенно – эмоционально значимых, это универсальное коннотативное пространство деформируется в сторону наиболее эмоционально значимого объекта либо его признаков. 

«Аффект» способен тенденциозно искривлять субъективные семантические пространства. Добавление в список нейтральных объектов оценки единственного эмоционально значимого вызывает эффект «магнита», поднесенного к металлическим опилкам. Эти метафорические образы «искривление семантического пространства», «эмоциональный магнит», на мой взгляд, близки к метафоре «аффективного комплекса» К. Юнга, «притягивающего», «констеллирующего» сходные по эмоциональной окраске представления. В этом контексте существенно то, как концепция коннотативного значения Ч. Осгуда в трактовки В.Ф. Петренко соотносится с трактовкой психического образа (сознания) А.Н. Леонтьевым. «Значение, личностный смысл и чувственная ткань понимается не как самостоятельные единицы, а как образующие – предельные абстракции различных аспектов некой целостности – индивидуального значения» (Петренко В.Ф., 1983, с. 155). Коннотативному значению по мысли В.Ф. Петренко, здесь отводится роль репрезентации личностного смысла.

Понятие «смысл» у Е.Ю.Артемьевой,  не совпадая полностью с понятием «личностный смысл» у А.Н. Леонтьева, имеет с ним глубокое родство. На мой взгляд, такое несовпадение связано с тем, что субъективные семантики являются устойчивыми «отложениями» в «геологических слоях» субъективного опыта, оставшимися после прошедших деятельностей, в то врем, как личностные смыслы недолговечны (сравни: Леонтьев Д.А, 1999) и порождаются в текущей деятельности. Возникновение имплицитных структур опыта (ИСО) в контексте деятельности и объясняет обязательное присутствие в них (в единицах их анализа) аффективной составляющей, их эмоциональную окрашенность, отражение в них субъективного смысла объектов и ситуаций на момент их формирования (ретро-смыслов). Эмоциональная составляющая ИСО обусловлена их связью с мотивом (иерархией мотивов) деятельности. 

Остановимся на этом вопросе подробнее. Ведь знание о смысловой составляющей деятельности может пролить некоторый свет на функционирование и структуру «следов прошедших деятельностей» (субъективных семантик). Для деятельностной парадигмы характерная тесная смысловая связь между понятиями «отношение», «смысл», «аффект», «эмоция», «мотив». Эта связка явно представлена в концепции «личностного смысла» А.Н. Леонтьева (1975)[5] и развивалась в работах его учеников и последователей. В контексте нашей темы существенна постулируемая в этой парадигме связь личностного смысла с мотивами деятельности, «вхождение» смысла в структуру сознания, и сущностное несовпадение личностного смысла с эмоциями как формой его отражения в сознании (в функции «плюс / минус санкционирования» действий). «Личностный смысл объектов и явлений действительности – это состав­ляющая образов восприятия и представления соответствующих объектов и явлений, отражающая их жизненный смысл для субъекта и презентирующая его субъекту посредством эмоцио­нальной окраски образов и их трансформаций» (Леонтьев Д.А., 1999, с. 181). Вот почему субъективные семантики столь тесно связаны с эмоциональным отношением. 

Д.А. Леонтьев (1999), анализируя деятельностную парадигму, выделяет шесть видов «смысловых структур»: личностный смысл как составляющая созна­ния, смысловой конструкт, смысловую уста­новку, смысловую диспозицию, мотив и личностную ценность. Из перечисленных нас особо интересует понятие «смысловая установка»[6] и «смысловая диспозиция». К влиянию смысловой установки он отнес известные эффекты влияния бессознательных личностных образований на протекание когнитивных процессов: стабилизацию деятельности, сенсибилизацию к релевантным стимулам, пристрастную селекцию и фильтрацию содержания воспринимаемого, перцептивную защиту, отклонение деятельности от оптимальной линии достижения цели, а также дезорганизацию, обычно связанную с избыточным аффективным напряжением. Смысловая установка «дублирует» функцию личностно-смысловой регуляции при отсутствии осознавания: «смысловая регуляция познавательной деятельности может осуществляться и минуя план сознания, без презентации соответствующего содержания в психи­ческом образе, за счет субсенсорных механизмов, имеющих уста­новочную природу» (Там же). Здесь мы уже вплотную приблизились к интересующему нас компоненту сознания, обозначенному выше как «теневое сознание»: к деятельному участию сформированных ранее функциональных органов ИСО в осуществлении актуальной деятельности. 

Устойчивая форма фиксации смысловых отношений в «латентном, инактивном виде» обозначена Д.А. Леонтьевым термином смысловые диспозиции. Смысловая диспозиция сходна с 1) фиксированной установкой в школе Узнадзе, 2) понятием «отношение» у Мясищева, 3) понятием «социальная установка» (attitude) в социальной психологии. Отталкиваясь от трехчленной модели строения социальной установки Каца и Стотланда (когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты), он первый из них идентифицирует с предметной составляющей диспозиции (как отражение объекта или явления действительности), второй – с ее смысловой составляющей (как отражение конкретного смысла этого объекта или явления). Третий компонент Д.А. Леонтьевым отбрасывается. Т.е., «аффект» переосмысливается в обсуждаемой концепции как «смысл, отношение к…».[7] В итоге Д.А. Леонтьев предлагает следующее определение смысловой диспозиции: «отношение к объектам и явлениям действительности, имеющим для субъекта устойчивый жизненный смысл, которое консервируется в форме фиксированной установки и проявляется в эффектах личностно-смысловой и установочно-смысловой регуляции, не связанной с мотивом актуальной деятельности» (с. 213. Курсив мой – П.Я.). 

Феномены, связанные с проявлением смысловой установки и диспозиции (см. выше по тексту) в глубинной психологии было принято относить к влиянию на восприятие и поведение аффективных автономных комплексов. Быть может, и на самом деле имеет смысл вместо приписывания автономному комплексу, качества «парциальной личности» и «воли», сделанное К. Юнгом по аналогии, заменить их на более строгий термин «смысловая диспозиция»? 

Смысловая диспозиция может непроизвольно актуализироваться вне связи с текущей деятельностью и ее мотивами, например, – при неосознаваемом восприятии подпорогового стимула. При этом спонтанная эмоциональная реакция будет определяться ретро-контекстом  – той совокупностью психологических условий, включая мотивационный, аффективный, потребностный, когнитивный и пр. компоненты, в которых эта смысловая диспозиция сформировалась. Через эмоцию она оказывает влияние на текущую деятельность, создавая эмоцио­нальную окраску образов и их трансформацию. Это значит, что оценочная (отношенческая) составляющая смысловой диспозиции, как и «аффект» в психоаналитической парадигме, становится «зародышем», потенцией того, что в случае осознания проявится в форме эмоции. 

Мы снова вернулись к идее «эмоциональной метки», но теперь – в форме термина «смысловая диспозиция», или «аттитюд». 

Характерная для деятельностной парадигмы замена понятия «аффект» на «смысловое отношение» однажды уже была произведена А.Н. Леонтьевым в отношении тезиса Л.С. Выготского о «единстве интеллекта и аффекта»,[8] когда «аффект» («чувство») в психическом образе был заменен на «пристрастное отношение к действительности», «личностный смысл». Это значит, что мы вправе усматривать смысловую близость между понятием «аффект» в характерном для психоаналитической традиции употреблении, и понятием «личностный смысл» либо «смысл». Нет, это не означает, что их можно адекватно и безболезненно «пересадить» из одной парадигмы в другую. Сходство, на мой взгляд, в той роли, которую оба понятия играют в моделировании структуры индивидуального опыта в обеих парадигмах. В психоанализе понятие «аффект» выполняет в отношении опыта ту же «цементирующую», связывающую, регулирующую роль, что и «смысл» в деятельностной парадигме. Как мы видели, в понимании Е.Ю. Артемьевой следы прошлых деятельностей, отложившиеся в семантическом слое Образа мира, имеют не столько предметную, сколько эмоционально-оценочную природу. Правда, «смысл», «осмысление», «осмысленность» – это категории, тесно связанные с осознанием, в то время, как относительно аффекта «возможны варианты». Будет ли большой натяжкой говорить не об «автономных аффективных комплексах», а об «автономных смысловых установках», «имплицитных смысловых диспозициях», «неосознаваемых смысловых структурах памяти» и т.п.? На мой взгляд, одна и та же эмпирическая реальность этим будет спроецирована не в психоаналитическую, а в деятельностную теоретическую модель. Думаю, не будет ошибкой впредь рассматривать смысловые диспозиции и субъективные семантики в качестве компонентов имплицитных структур опыта, полагая их тесное генетическое родство с пережитыми деятельностями и онтологическое сходство со смыслами и значениями. Термин «субъективные семантики» соответствуют больше содержательной (структура, статика), а «смысловые установки и диспозиции» –  больше функциональной (процесс, динамика) парадигме описания имплицитных структур опыта. 

А как «смысл» может быть связан с движением, действием? Как бы неожиданно это не прозвучало, но уже Альфред Бине понимал под смыслом зачаточное действие. А.Г. Асмолов, анализируя размышления Бине, считает, что в «смысле» тот видит «готовность, позу, attitude» (Асмолов А.Г., 1979).  Он приводит следующую цитату: «Умственная готовность кажется мне вполне подобной физической готовности; это – подготовка к акту, эскиз действия, оставшийся внутри нас… <…> Можно сказать с некоторым преувеличением, что вся психическая жизнь зависит от этой остановки реальных движений, действительные действия заменяются тогда действиями в возможности, готовностями» (Там же, с. 63). Не следует забывать, что смысловая диспозиция, о которой речь шла выше, наряду с действием и операцией является частью теоретической модели деятельности, участвует в смысловой регуляции поведения. Это побудило А.Н. Леонтьева и А.В. Запорожца еще в 1945 году сформулировать понятие «внутренняя моторика». Во «внутренней моторике» и выражается смысловая диспозиция. «По самой своей природе внутренняя моторика содержит в себе лишь такие внешние компоненты, которые образуют не определяющиеся техническими условиями задачи "сопровождающие" или "выразительные" движения; зато внутренняя моторика интимно связана с личностными установками человека, с мотивами, определяющими его отношение к ситуации» (Леонтьев А.Н., Запорожец А.В., 1945. Цит.по: Асмолов А.Г., 1979, с. 19). Таким образом, в моторном компоненте (в том числе и не проявляющемся внешне) закономерно проявляется смыслы и установки. Эта тема продолжится в четвертой главе.

              Структура значения как основа модели имплицитных структур опыта 

Концепция субъективной семантики Е.Ю. Артемьевой, экспериментальная психосемантика сознания, утверждение семантического принципа организации долговременной памяти, – это разные формы выражения одной и той же идеи. Единицы анализа субъективного опыта имеют структуру значения, что равнозначно тому, что модель структуры значения может стать теоретической основой построения модели единицы анализа ИСО.

Лингвистические модели значения являются результатом абстрагирования от целостной репрезентации Образа мира субъекту. Эта репрезентация, как  уже очевидно, включает мощную аффективную и физиологическую составляющую, а также момент «внутренней моторики». Упомянутые выше концепции коннотативного значения Ч.Осгуда и субъективных семантик Е.Ю. Артемьевой хорошо дополняют общею картину, но не моделируют ее целиком. Наиболее точной и, одновременно, объемной и детально проработанной концептуальной моделью значения, релевантной нашему контексту рассмотрения единиц анализа имплицитных структур индивидуального опыта, является теория значения как тройственного морфизма А.Г. Шмелева. Ее автор предлагает понимать значение как «единство трех аспектов: 1) денотативное содержание (свойства стимула, предметное содержание деятельности); 2) операционального содержания (свойства реакции, коды моторных программ, операциональный состав деятельности); 3) аффективно-мотивационного содержания (ассоциированные аффективные реакции и переживания, сигнализирующие об удовлетворенности или неудовлетворенности определенных мотивов)» (Шмелев А.Г., 1983, с. 29).[9] «Значение – это молекула «психической химии», в состав которой в качестве элементов входят такие психологически разнородные "вещества" как образы предметов, потребностей и действий. <…> Предполагается, что значение реализуется как ассоциативный переход от образа стимула к образу действия или к образу потребности (к эмоции) или, наоборот, от образа эмоции к образу действия и образу стимула. <…> Но в отличие от классического ассоцианизма мы полагаем существование не отдельных элементарных ассоциаций (связок элементов), но именно морфизмов (соответствий) целых репрезентативных систем. Для нас принципиально, что с актуализацией отдельных ассоциаций актуализируется целое семантическое поле – некоторая семантическая структура (побуждаемая на множестве образов сеть отношений)» (Там же, с. 32). 

Иными словами, «всякое значение психологически может быть одновременно представлено как определенная точка (область) в пространствах предметов, операций и эмоций. Значение является тем "мостиком", который обеспечивает частные попарные морфизмы[10] трех указанных пространств» (Там же. – выделено мной, П.Я.). Это графически представлено на рис. 1-1.      
    
Рис. 1-1. Значение как тройственный морфизм (по А.Г.  Шмелеву(1983))    

Всего возможны шесть попарных морфизмов. В нижеследующем перечне авторский текст А.Г. Шмелева дополнен моими пояснениями:
  1) S ==> R. Отображение пространства стимулов в пространство реакций: Стимул – реакция. 
  2) R ==> S. Отображение пространства реакций в пространство стимулов. Инструментальные условные рефлексы и оперантное научение.
  3) S ==> E. Отображение пространства стимулов в пространство эмоций. Аффективное значение стимула, или эмоциональное значение предмета, что, фактически, сигнализирует об актуализации определенного мотива: «побуждающее значение предмета». Мое добавление: для животного это бы означало прямой переход к действию. Для человека же – это только «запуск» эмоционального состояния («аффекта» в психодинамическом смысле этот термина). Этот морфизм соответствует феноменологии юнговского ассоциативного эксперимента, когда стимульное слово вызывало актуализацию эмоциональной реакции (что интерпретировалось К.Г. Юнгом как «констелляция» стимульного слова аффективным автономным комплексом). «Пространство эмоций» здесь – это одновременно и пространство эмоциональной памяти, где каждый предмет имеет «эмоциональную метку». В теории Ч. Осгуда этот морфизм имеет название «коннотативное значение».
  4) R ==> E. Эмоции функционального удовольствия, переживаемого от активности.
  5) E ==> S. Опредмечивание потребности, когнитивный компонент эмоции, предметный компонент эмоции, который «возникает по мере накопления субъектом опыта «встреч» определенных побуждений с определенными предметами.
   6) E ==> R. Экспрессивный код эмоции; выражение эмоции в движении – мимике, пантомимике и т.п. В нашем случае этот морфизм очень важен, поскольку обосновывает возможность проявления эмоции в микродвижениях руки. 

Помимо попарных морфизмов существуют тройственный морфизмы, что более вероятно, и соответствует природе значения. Например, тройственный морфизм (S ==> R/E) соответствует выражению «поведенческая программа реализуется на фоне такого-то эмоционального переживания и такого-то мотивационного побуждения». Морфизм типа (S ==> E/R) мог бы соответствовать выражению эмоции в микромоторике в ответ на подпороговый стимул. 

Теория морфизмов разрешает противоречие в выражении «неосознаваемая эмоция». Впрочем, это справедливо и относительно всех приведенных выше отечественных концепций значения как элемента семантических структур субъективного опыта, субъективных семантик. Противоречивость словосочетания «неосознаваемая эмоция» снимается признанием двойственности способов теоретического моделирования субъективной реальности: процессы – структуры. Только в процессуальной парадигме это словосочетание звучит парадоксально: сознанию эмоция всегда представлена как длящийся во времени процесс. В структурной парадигме эмоции («аффекты», «отношения», «смыслы»,  «коннотативные значения», и т.п.) входят в семантические структуры опыта. Они сами образуют специфический «уровень» Образа мира как семантические образования («эмоционально-мотивационные морфизмы», «субъективные семантики», «дискрет состояния», «аффективные комплексы», «смысловые диспозиции»). 

Предположение о том, что конкретная имплицитная структура опыта содержит смысловую компоненту (а это, собственно, и предполагается для любого индивидуального значения) позволяет по-новому интерпретировать фразу «осмысление подпорогового стимула» или термин «неосознаваемое понимание». Это «осмысление» и «понимание» является результатом репрезентации итога уже заранее происшедшего процесса осмысления (ретро-смысла) на момент образования данной имплицитной структуры опыта (в ретро-контексте), что сравнимо со «вскрытие смысловых консервов». Таким образом, актуализация имплицитной структуры опыта мгновенно репродуцирует уже имеющийся личностный смысл стимула в ретр-контексте, что не требует больших временных затрат. Это объясняет, почему «неудобная» и неуместная эмоциональная реакция возникает непроизвольно и значительно быстрее, чем мы способны воспринять и осмыслить ситуацию осознанно, и почему ИСО влияют на поведение. 

    Соотношение имплицитных структур опыта с реальными и декларативными системами значений

Опыт психотерапии и проективной психодиагностики доказывает, что различные элементы ИСО неодинаково доступны осознанию и по-разному проявляются в открытом поведении. Одни из них «блокируются» от зоны осознавания и поведения, другие не только легко актуализируются, но и составляют опору, «каркас» мировоззрения, декларируемых социальных установок и ценностей субъекта. Впрочем, и основы мировоззрения могут не осознаваться. Со времен Фрейда и Юнга бытует противопоставление  между «правильными» конвенциональными формами организации мышления и содержания сознания (стандартные законы ассоциаций, формальная логика и т.п.), – с одной стороны, и «неправильными», основанными на субъективной эмоциональной логике и индивидуальном опыте идиосинкразическими способами интерпретации реальности. Первые рассматриваются как основа «здорового» способа мышления, связанного с привлечением осознанности и конвенциональных структур значений, в то время как вторые – бессознательны и ответственны за возникновение всевозможных личностных проблем, искажения системы репрезентации реальности, отклоняющееся поведение и психопатологию. 

Во многих теориях социального поведения, не говоря уже о психотерапевтических концепциях, мы находим противопоставление двух систем установок: осознаваемых и служащих успешной социальной адаптации, – с одной стороны, и  неосознаваемых, но в большей мере отражающих некие сущностные особенности и органичные для субъекта способы его поведения и чувствования, – с другой. Например, разделение между «Персоной» и «Душой» у К.Г. Юнга. «Персона» – это аспект поведения человека, ориентированный на его восприятие другими людьми, «Я для других», «маска», или «ложное я»: то, каким я хочу, чтобы меня представляли другие. «Душа» – это бессознательная сущность человека, комплиментарно дополняющая и компенсирующая проявления «Персоны». Уильям Джеймс в качестве самостоятельного «элемента личности» выделял «социальную личность» как то, что сейчас именуется структурой социальных ролей, формирующейся под влиянием референтных групп. Социальные роли объединяют в себе совокупность социальных функций и ожиданий со стороны окружающих, предписывающие субъекту социально-конституированные формы общественного поведения и мотивации. Карл Роджерс также выделял самооценку (Я-концепцию) как функцию «эмпатии на референтную группу», предписывающую внешние формы поведения и характер эмоциональных реакции. Я-концепция вступает в неосознаваемый конфликт с «организмом» как неосознаваемой оценочной инстанцией, образующей ядро здоровой личности. Таким образом, имплицитные структуры опыта традиционно принято противопоставлять явно проявляемому манифестному поведению и его декларируемым мотивировкам.   

«Имлицитность» структур опыта, однако, не является эмблемой вытеснения либо психопатологии. В самом общем понимании – это актуально не осознаваемые смысловые структуры памяти. При этом «память» это не «стерильная» информация, а потенциально полимодальная многомерная репрезентация пережитых событий. Одни структуры опыта легче проявляются в сознании и вербальном поведении, другие, не проявляясь в сознании, эксплицируются в поведении и эмоциональном состоянии через невербальные каналы коммуникации. Как было сказано, в имплицитных структурах опыта «прежний» личностный смысл присутствует в форме, которую можно описать в терминах «фиксированной установки», «смысловой диспозиции», «внутренней моторики», а эмоциональная оценка стимула – в форме аффективной составляющей – коннотативных значений, субъективных семантик. Имплицитные структуры опыта «бессубъектны», изолированы от «Я» и воли психологического субъекта. Они содержат ретро-смыслыкак осадок пережитых ситуаций. Но, как любые консервы, они могут быть «просрочены», содержать ретро-смысл предмета либо ситуации, релевантный ретро-контексту и утерявший свою актуальность. Как это точно было сформулировано создателями НЛП: любое поведение или реакция адаптировано к тому первоначальному контексту (окружению или ситуации), в которых оно впервые возникло (см., напр.: Ковалев С.В., 2001). Зачастую они интерферируют с актуальным опытом, создавая проблему «аффективных автономных комплексов». В пограничной психопатологии они проявляются в форме «безотчетных эмоций», фобий, тревоги, депрессий, неуверенности, мышечных зажимов, тремора, оговорок, описок, образов сновидений, фантазий, привычек, аддикций т.п.  Поскольку установки обладают, помимо направленности на будущее, и определенной ригидностью, для «перезаписи» «просроченных» ретро-смыслов придумано множество психокоррекционных техник. 

В отношение ИСО полностью справедливо характерное для  психоанализа и современной психотерапии утверждение об историчности  нашего бессознательного. Поскольку наша память формируется в течение жизни, она представляет собой результат возрастных «наслоений» опыта. Это опыт не только радости и страдания, но и контроля и сдерживания проявления эмоций и несвоевременных воспоминаний и поведенческих реакций. Согласно психоанализу, у взрослого человека большинство представлений имеют амбивалентный характер, связанный с опытом подавления их неуместного проявления. «В психодинамической модели психики возможно такое, что некто может осознавать стимул (и его манифестное значение), не осознавая его значимость (латентное значение). В этой связи сознание действует подавляющим образом, когда импульсивная и по-детски эмоциональная реакция замещается более адекватной и соответствующей возрасту» (Hardaway R. A., 1990, с. 188).[11] Таким образом, практически любой стимул имеет явное (актуально осознаваемое) и латентное значение. В моей терминологии: манифестный смысл и ретро-смысл. 

Значение стимула, согласно «золотому правилу» семиотики, определяется выбором из многозначного семантического поля того значения, которое релевантно актуальному контексту. Так действует наша языковая способность, обуславливающая, в частности, понимание речи. Латентное значение стимула определяется ретро-контекстом, обусловленным имплицитными структурами опыта, с которыми связан в нашей памяти конкретный стимул. Несоответствие имплицитного ретро-контекста контексту актуальной ситуации и приводит к двойной интерпретации стимула. Одна связана с его манифестным значением, а другая (ретро-смысловая) проявляется в невербальных паралингвистических признаках и спонтанном поведении. 

Разделение на манифестные и латентные значения стимула сходно с предложенным А.Г.Шмелевым разделением на реальные и декларативные значениями. Опираясь на мнение Б.Д. Парыгина о том, что подлинно индивидуальная система значений всегда функционирует на уровне установки, А.Г. Шмелев (1983) ввел признак интенциональности (присутствие волевой либо мотивационно-аффективной составляющей) для структур реальных систем значений. Предполагается, что реальные системы значений являются результатом актуально пережитого и присвоенного опыта, поэтому участвуют в регуляции поведения. Для реальных систем значений характерно образное (а не понятийное) отражение предметов, эмоциональная (потребностная), а не рационально-ценностная оценка, и связь с непроизвольными программами действий. Декларативные системы значений – результат поверхностного и относительно формального присвоения социального опыта. Эти системы значений регулируют не столько реальное, сколько коммуникативное поведение субъекта. Это разделение подсказано психологической интуицией и нашим повседневным опытом. Однако изучение реальных систем значений по-прежнему наталкивается на трудно преодолимые методические  препятствия.  

В пользу такого разделения свидетельствуют не только данные психотерапии, но и эмпирические факты, накопленные при сопоставлении результатов так называемого «Теста имплицитных ассоциаций (IAT)» с результатами самоотчета испытуемых (Greenwald A.G. et al., 2009). При мето-аналитическом исследовании валидности IAT были получены недвусмысленные доказательства того, что метод, адресованный к бессознательным имплицитным установкам, и сознательный самоотчет испытуемых обладают независимой предсказательной валидностью. При этом валидность IAT возрастала при исследовании тематики, находящейся под сильным воздействием фактора социальной желательности (например, расовые аттитюды), но при этом снижались его корреляции с содержанием сознательного самоотчета. Аналогичные результаты получены при сопоставлении данных субъективной самооценки с реальным поведением (Brunstein J.C., Schmitt C.H., 2004): тест имплицитных ассоциаций предсказал степень индивидуальных усилий, направленных на достижение успеха, в то время, как субъективный опросник – лишь степень удовлетворенности от выполнения задания.  Вместе с тем, результаты метоанализа IAT склоняют исследователей к пониманию того, что имплицитные установки не только конфронтируют с сознательными, но и взаимодействуют, совместно обусловливая актуальное поведение. Правда, взаимодействие наблюдается лишь тогда, когда имплицитные и эксплицитные аттитюды совпадают. Главная причина, снижающая корреляцию имплицитных установок с самоотчетом, – «социальная чувствительность (social sensitivity)» тематики конкретного исследования (Greenwald A.G. et al., 2009). 

В американской социальной психологии в настоящее время широкое распространение получили теории «двух-процессуальных моделей социального восприятия» (см., напр.: Strack F., Deutsch R., 2004). Эти теории предполагают, что социальное поведение является функцией как «рефлексивных», так и «импульсивных» процессов. Они управляется различными «оперативными принципами». Рефлексивная система выдвигает поведенческие решения и формирует намерения, основанные на знаниях о фактах, ценностях и последствиях поступков. Рефлексивные процессы основаны на рассуждениях, оценках, пропозициях, силлогистических построениях. Импульсивная система определяет поведение, основываясь на ассоциативных и семантических связях, «мотивационных ориентациях» (motivational orientations) или депривации, рефлекторно активируя поведенческие схемы в ответ на перцептивные стимулы либо воображение. Принципы организации импульсивной системы не «истина – ложь», а последовательность и сходство. Структурно импульсивная система организована из «активационных паттернов», объединенных ассоциативными связями разной силы. Это объясняет ее резистентность к изменениям. При этом доступные интроспекции аттитюды и убеждения влияют лишь на преднамеренные действия, но почти не влияют на спонтанное и импульсивное поведение. Предполагается, что рефлексивные и импульсивные процессы вступают как в синергетические, так и в антагонистические взаимодействия. Две системы могут работать параллельно, при этом рефлексивная может и не подключаться (для этого достаточно отвлечения внимания), в то время как импульсивная задействована постоянно. 

В контексте нашего исследования существенно, что импульсивная система, в отличие от рефлексивной, не требует присутствия сознания, и контролирует поведения в «субоптимальных» условиях. Она не требует больших когнитивных усилий, обладает низкими порогами восприятия, способна обрабатывать слабые стимулы (Strack F., Deutsch R., 2004). Это подкрепляет гипотезу о возможности диагностики ИСО посредством регистрации непроизвольных реакций на подпороговые стимулы. 

Последние выводы хорошо сочетаются с распространенной в американской когнитивной психологии концепцией автоматичности когнитивного бессознательного (McGovern K., Baars J., 2007). Если взглянуть на предыдущий текст с этих позиций, то не будет большой натяжкой сопоставить «бессознательное понимание», «реальные системы значений», «имплицитные ассоциации» или «импульсивные процессы» семантическому, или смысловому[12] автоматизму. Это не означает открытие новой психической сущности, а лишь указание на очевидную логическую параллель. Ведь свернутая операция – это автоматизм. Согласившись рассматривать значение как множественный морфизм, объединяющий денотативную составляющую с аффективной, физиологической и поведенческой, следует согласиться и с тем, что этот морфизм может выражаться в определенных автоматизированных действиях и состояниях. Это объясняет высокую скорость бессознательных процессов по сравнению с осознаваемыми, их действие на опережение. Они-то и «заботятся» о нас в сверхмалом промежутке в 150 мс, отделяющем рефлексивное сознание от реальности «здесь и теперь». 

В ИСО могут вступать как в синергетические, так и в антагонистические отношения с осознаваемыми убеждениями субъекта. Если согласиться, что «убеждение» также является множественным морфизмом, то термин «противодействие» теряет свою метафоричность. «Противодействие» (установок, мнений, смыслов, мотивов, аффектов и т.п.) – это не метафора, а столкновение, интерференция (потенциальных) действий. Как таковое, оно имеет прямое отношение к моторным проявлениям и, как мы увидим далее, – в микромоторике (Глава 6). 

Становится очевидным, что если мы используем метод «интервьюирования бессознательного»  с опорой на актуализацию непроизвольных моторных программ, то с большой вероятностью должны получить отклик именно со стороны реальных систем значений, представленных ретро-смыслами, актуализирующимися в неосознаваемых актуально ретро-контекстах. Это обусловлено тем, что при подпороговой стимуляции исключается интерпретация стимула на уровне его манифестного значения: он не связывается испытуемым с контекстом актуально наличной ситуацией. Единственным контекстом, следовательно, становятся «внутренний» ретро-контекст: опыт переживания и подавления. 

Возможна, однако, косвенная связь подпорогового стимула и ИСО с актуальным контекстом – через актуализированный в ситуации мотив, эмоциональное либо потребностное состояние. При этом признаком «реальности»,[13] т.е. участия в регуляции реального поведения, должна быть высокая нагруженность реакции эмоциональным морфизмом («аффектом») – существенное повышение эмоциональной значимости стимула. Эмпирическое подтверждение влияния субъективной значимости актуальной ситуации на восприятие подпороговых стимулов получена нами в совместном исследовании с А.Н. Косовой (Яньшин П.В., Косова А.Н., 2011). Таким образом, как и в случае импульсивной и рефлексивной регуляции поведения, актуализация ИСО определяется как ретро-, так и актуальным ситуационным контекстом деятельности субъекта. 

                               Модель единиц анализа имплицитных структур опыта

Проведенный анализ приводит нас к следующей теоретической (парадигмальной) модели единицы анализа имплицитных структур опыта (ИСО). Эта модель, как мне представляется, опирается на результаты исследований, посвященных влиянию подпороговой стимуляции на мозговую активность и когнитивные процессы испытуемых, в том числе их эмоциональную сферу. Она также хорошо согласуется с концепциями эмоциональной памяти, установки, известными теориями сознания, концепциями психодинамического направления, теориями аттитюдов, имплицитных установок в поведении и восприятии и концепциями значения, разрабатываемыми в отечественной экспериментальной психосемантики сознания и психологии субъективной семантики. Надеюсь также, что модель лишена эклектизма, поскольку строится на том уровне абстракции, который позволяет избежать противопоставления следствий, вытекающих из частных предположений рассмотренных теорий, и не относящихся прямо к изучаемой проблеме. 

Главное предназначение модели ИСО – служить опорой для построения экспериментальных моделей, выдвижения гипотез исследования и основанием для предсказания и объяснения экспериментальных и эмпирических фактов. Имплицитные структуры опыта (ИСО):
   1. Формируются в онтогенезе на основе как биологических предпосылок, так и накопленного опыта взаимодействия с реальностью.
  2. Возникают как результат сохранения следов пережитых деятельностей («накопленных следов пережитых деятельностей»), ретро-смыслов.
  3. Имеют структурную организацию. Логика этой организации связана с историчностью возникновения ИСО в онтогенезе, а источником являются доминирующие на различных этапах их формирования ведущие отношения субъекта с миром.
  4. Неопределенно длительно сохраняются в семантическом слое интегрального Образа мира, образуя референтные структуры опыта.
  5. Имеют семантическую, смысловую природу, допускающую генерализацию смысла (синонимичность), актуализацию семантических полей (морфизмов), ассоциативность в ее различных формах.
  6. Представляют собой «многомерный морфизм» реальных систем значений субъекта: объединение когнитивных (образных), моторных (непроизвольные программы), аффективных и физиологических компонентов, или «совокупность мгновенных значений основных жизненных функций, в сочетании с которыми семантической памятью была воспринята информация»; по своей природе они сродни фиксированной установке (аттитюду, смысловой диспозиции).
  7. Представляя собой реальные системы индивидуальных значений субъекта, допускают как непроизвольную, так и произвольную актуализацию, будучи многозначно связанными (в том числе – конфликтно) с декларативными системами значений.
  8. Проявляются в форме закономерной модификации состояния сознания (напр., в эмоциях), актуализации потребности и / или в характерной физиологической и поведенческой реакции на стимул (регуляция операционального уровня и состава действий; непроизвольные программы действий; внутренняя моторика; как смысловая установка, смысловая диспозиция), или в искажении образа стимула, дезорганизации поведения, аддикциях, микрокинетическом феномене и т.п.
  9. Актуализируются при «встрече» с когнитивной составляющей, входящей в их структуру, как и с любым компонентом «дискрета состояния», на основе которого они была сформированы. 

Психологический механизм действия ИСО состоит в единовременной мгновенной[14] активациивсех морфизмов конкретной ИСО в ответ на активацию (даже вне осознания) элемента любого из ее морфизмов. В качестве последнего может выступать слово, визуальный, аудиальный и т.п. образ, эмоциональное (шире – психическое) или физиологическое состояние. Этот феномен используется в психодиагностике и в целях актуализации содержания имплицитных структур опыта при психотерапии. Эти же приемы используются при объективных способах изучения влияния стимуляции на «поведение» мозговых процессов, в том числе – при использовании подпороговой стимуляции (Костандов, 2004; Смирнов И.В. и соавт., 1996). В соответствии с моделью, единица анализа ИСО представляет собой множественный морфизм, закономерно включающей в себя «аффективную метку». Поэтому любой структурный элемент памяти можно рассматривать по аналогии с аффективным комплексом. 

Анализ этой области исследований доказывает, что «аффективный заряд», идеографическое коннотативное значение стимулов (ИКЗС), может сильно варьировать. Механизм этого явления пока гипотетичен. Можно сформулировать несколько объяснений тому, почему стимулы должны вызывать различные по силе (эмоциональные) реакции. Следует, однако, понимать, что не стимул вызывает эмоцию, а его значимость в контексте внешних и «внутренних» условий. 

В архаичных механистических концепциях это объясняется физической аналогией «суммации» заряда системы («суммация аффекта»), существованием «психической энергии», связанной с мотивом, представлением либо аффектом – «катексисом». Сюда же относятся теории, пользующиеся оборотами «интенсивность потребности», «сила мотива» и т.п. Если принять существование психической энергии, ИСО должны корреспондировать не только с валентностью эмоции, но и с субъективной значимостью стимула, первоначально эту эмоцию вызвавшего. Можно, например, предположить, что присущая ИСО «аффективная метка» кроме валентности имеет проекцию на «шкалу интенсивности» эмоции. Осознанное переживание эмоции тогда можно рассматривать как процесс интерпретации имеющейся в ИСО «информации». Эта гипотеза теоретически вытекает из положения о связи ИСО с мотивационно-смысловыми структурами личности на момент образования конкретного элемента ИСО, в ретро-контексте. «Значимость» и «модальность эмоции» в этой объяснительной схеме корреспондируют с такими теоретическими конструктами как «мотивы», «потребности» и «личностные смыслы». Но если допустимо словосочетание «сила мотива (потребности)», «аффективный заряд», то «сила смысла» либо «смысловой заряд» – уже грубое насилие над русским языком. Возможно и иное объяснение. 

Структурный аспект тоже имеет количественный параметр – различное количество семантических (структурных) связей конкретного элемента ИСО с другими структурными элементами всей системы ИСО. Это увеличивает количество единовременно актуализирующихся в ответ на стимул элементов, которые запускают не только синергетические, но и антагонистические отношения. Ведь чем раньше онтогенетически начала формироваться имплицитная структура опыта, тем больше последующих наслоений она имеет и, вероятно, более поздние из них будут носить характер контроля, сдерживания и подавления проявления более ранних. Это способно существенно увеличить проявления общего возбуждения и дезорганизации при актуализации этой ИСО. 

Положение об ИСО как структуре в принципе позволяет избежать метафоры «психической энергии» при интерпретации результатов.[15]  Дж. Келли в своей теории личных конструктов предложил заменить идею мотива, наделенного «психической энергией», на «процесс антиципации». Антиципация – прогноз, предсказание будущего, – главный принцип структурирования человеческого опыта. Опыт не имеет иного смысла. Отсюда основной постулат теории личных конструктов звучит так: «Процессы человека психологически канализируются по путям (способами), которыми он антиципирует события (реальности)» (Келли Дж. А., 2000, с. 65). Эти пути, способы, «каналы» создаются самим субъектом для достижения желаемого результата, но представляют собой «привычки, формируемые техникой исполнения, которую он выбирает для осуществления своих стремлений» (Там же, с. 68).  Здесь есть сходство с моим пониманием генеза и поведения имплицитных структур опыта: они тоже формируются как «привычки», зачастую, без участия осознания. Они так же представляют собой свернутые действия (операции), антиципирующие результат этих действий. То есть, в момент своего возникновения ИСО абсолютно и неизбежно целесообразны, и возникают как форма антиципации будущего. Их актуализация в ответ на некий стимул также имеет антиципирующий смысл. От личных конструктов Дж. Келли их отличает отсутствие «теоретизирования» субъекта в момент их образования. Они редко являются результатом «понимания» в общепринятом смысле этого термина. Основной постулат теории личных конструктов полностью применим к модели ИСО, но теория личных конструктов, на мой взгляд, в большей мере применима к сфере декларативных систем значений (см. выше по тексту) и рефлексивным процессами регуляции поведения. 

Я провел аналогию между ИСО и теорией личных конструктов, чтобы продемонстрировать, что семантические структуры, на каком бы уровне они не служили объяснению поведения, могут обойтись без апелляции к конструкту «психическая энергия». Впрочем, энергетическая и структурная гипотезы, скорее всего, дополняют друг друга. «Шкала интенсивности» эмоциональной метки может выражаться в количестве системных связей с элементами, имеющими ту же метку в имплицитной структуре опыта. 

Поскольку активация ИСО измеряется несколькими десятками миллисекунд, то и внешние ее проявления должны измеряться соответствующими микро изменениями в состоянии организма и характеристик движения. Таким образом, если мы обнаруживаем статистически значимый эффект подпорогового стимула на микромоторику, это может служить указанием на его субъективную (эмоциональную) значимость: в его «семантической зоне» достаточно высок уровень «эмоционального напряжения». Однако то, что актуализация значения активирует не изолированную ассоциацию, а целое семантическое поле (морфизм) «побуждаемую на множестве образов сеть отношений», привносит существенный вероятностный момент в психодиагностику. Из этого следует, что здесь не работает фрейдовский принцип «жесткого детерминизма в психических процессах». Дать более-менее осмысленный результат может лишь сопоставление вероятностей появления реакций в ответ на многократную семантическую активацию имплицитных структур опыта. 

В настоящее время в имеющемся в моем распоряжении научном материале отсутствуют какие-либо упоминания об использовании «моторного морфизма» (микрокинетического феномена - МКФ) с целью исследования реальных систем значений субъекта. Между тем, из модели единиц анализа ИСО следует, что МКФ должен присутствовать при актуализации ИСО как при надпороговом, так и при подпороговом воздействии. Еще одним следствием является то, что МКФ должен проявляться сильнее при актуализации систем реальных значений. Это следует из положения о более тесной связи системы реальных значений с непосредственным эмоциональным опытом и рето-контекстами. Микрокинетический феномен (МКФ), как мотивированные непроизвольные микромодуляции произвольных движений, следовательно, должен быть  не чем иным, как проявлением (рудиментом) моторного «морфизма» в составе ИСО. К моторному морфизму также полностью относится принцип неопределенности и стохастичность его проявления. 

Модель ИСО позволяет прогнозировать следующие варианты событий.
  1. При подпороговой стимуляции в микромоторных реакциях в первую очередь ожидается проявление реальных, а не декларативных систем значений испытуемых.
   2. В таком случае следует ожидать появления признаков непроизвольной актуализации различных «морфизмов» или «дискретов состояния», входящих в данную ИСО. Эти проявления должны интерферировать с уже запущенными процессами, например, – в форме их непроизвольной кратковременной дезорганизации движения.
  3. Поскольку в реальных системах значений с большой вероятностью присутствует опыт их сдерживания, это может проявляться в дезорганизации текущей деятельности.
   4. В случае повышенной личностной значимости стимула мы сможем, вероятно, зарегистрировать признаки «последействия» актуализации ИСО, длящиеся во времени. Это также проявится в дезорганизации текущих процессов, но уже более длительной. При этом вовсе не обязательно, что это последействие, т.е. спровоцированный психический процесс, будет актуально осознан.
   5. Помимо дезорганизации текущих психических процессов, можно ожидать стабилизации накладывающихся на них интерферирующих процессов, вызванных актуализацией ИСО. Это следует из свойств фиксированной установки и организующей функции неосознаваемых комплексов и смысловых диспозиций. Например, это может проявиться в сходстве формы искажающих влияний, связанных с актуализацией одной и той же ИСО.
   6. Проявления дезорганизации либо стабилизации интерферирующих процессов будет различно по силе в соответствии с семантическими особенностями стимуляции. Микромоторный компонент движения должен дифференцировать семантические стимулы от стимулов, не имеющих отчетливого семантического содержания. Помимо этого, должно наблюдаться различие в микромоторных реакциях, вызываемых различными семантическими стимулами.
   7. Из представления о структурных связях между элементами ИСО следует, что при подпороговой стимуляции тематически сходными стимулами (например, относящимися к собственной личности, значимым другим, и т.п.) на основе сходства микромоторных реакций мы сможем реконструировать их семантическое сходство. Это, например, должно проявиться в их близости в факторном пространстве микромоторных реакций, что позволит считать последнее операциональным аналогом семантических пространств. В самом общем случае следует ожидать стимул-специфичных реакций на семантический стимул со стороны параметров микромоторики и их взаимных сочетаний.
  8. Означенные выше закономерности должны иметь как групповые сходства, так и индивидуальные особенности, что послужит дополнительным доказательством семантической природы их опосредованности.
   9. Исходя их гипотезы перехода ИСО из структурного в процессуальное состояние как операциональном признаке осознанности, можно ожидать неравномерность понижения «порога осознания» стимуляции в зависимости от ее субъективной значимости. Это проявится в частичном осознании подпороговых стимулов при повторном (многократном) их предъявлении. Это как раз и будет служить доказательством актуализации ИСО и перевода структуры в процесс. 
Таким образом, из теоретической предпосылки перехода ИСО из структурного в процессуальное состояния логически вытекает методический прием, лежащий в основе метода МПД. Мы организуем некий простой стереотипный произвольный длящийся во времени процесс, служащий фоном для регистрации кратковременной и более длительной интерференции, непроизвольных модуляций. Это – стереотипное движение руки на манипуляторе «мышь». При этом мы полагаемся на модель ИСО, в которой, в качестве неотъемлемого элемента, присутствует моторный компонент. Неосознаваемая актуализация ИСО достигается с помощью подпороговой стимуляции вербальными стимулами.



[1] Т.е. налицо связь с лингвистической памятью.
[2] Связь со структурами значений.
[3]  Здесь, по контексту, Е.Ю. Артемьева имела в виде семантические оценки, получаемые в психосемантическом эксперименте, например, с помощью семантического дифференциала, ранжирования стимулов и т.п. – Примечание автора.
[4] «Аффект» в смысле простейших форм эмоционального проявления. – Пояснение автора цитаты.
[5] «Личностный смысл создает пристрастность человеческого сознания» (с. 153.). «Функция <мотивов>, взятая со стороны сознания, состоит в том, что они как бы "оценивают" жизненное значение для субъекта объективных обстоятельств и его действий в этих обстоятельствах, придают им личностный смысл…» (с. 150).
[6] Насколько могу судить, впервые термин предложен А.Г. Асмоловым (1979).
[7] Это, как я неоднократно отмечал ранее, характерно для представителей теории деятельности.
[8] У Выготского встречаются такие выражения, как «аффективные акты мысли», «аффективно-эстетический способ представления». «Таким образом, мы видим, что чувство и фантазия являются не двумя друг от друга отделенными процессами, но, в сущности, одним и тем же процессом, и мы вправе смотреть на фантазию, как на центральное выражение эмоциональной реакции» (Выготский Л.С., 1986, с. 262).
[9] Сравнительно недавно эта мысль была повторно сформулирована как «три функциональных составляющих значения»: 1. Личностный смысл, используемый преимущественно для организации внутренней деятельности (отношение, произвольность, внимание, актуализация, мышление). 2. Конструкт (конфигуратор свертки-развертки информации), используемый преимущественно для организации коммуникации, понимания и мышления. 3. Оперант — используемый преимущественно для организации внешнего и внутреннего действия (Серкин В.П., 2008, с. 46).
[10] Термин «морфизм» примерно означает «соответствие».
[11] Для иллюстрации можно было бы сослаться на любого представителя психодинамического направления, НЛП или гештальт-терапии.
[12] Здесь «смысловой» корреспондирует с теорией деятельности А.Н, Леонтьева.
[13] в терминологии А.Г. Шмелева.
[14] Под единовременностью и мгновенностью актуализации конкретной ИСО я подразумеваю отрезок времени, соразмерный нескольким десяткам миллисекунд.
[15] На связь этого конструкта с архаичными физическими представлениями об инертности материи  указал в свое время создатель теории личнных конструктов Джон Келли (Келли Дж. А., 2000).